В комнате тесной, в сумрачной хмари,
Снились поэту разные твари,
Мёртвые люди, мёртвые птицы,
Видно должно было что-то случиться.
Бесоподобный кошмар поднебесной,
Снился стороннику логики честной.
В комнате душной, два на четыре,
В полном безумия грешников мире.
Капли, потоки, ручьи дождевые,
Лились за стёклами полуживые,
Ритмика рваная, хаосы дробей,
Из непонятных, тягучих мелодий.
В нашем холодном, дождливом апреле,
В утренней свежести съёжились ели,
Им тяжело так-же в бешеном мире,
Нету им комнаты два на четыре.
Песню о жизни синицы нам спели,
Кто-то же должен — раз мы не сумели.
Кто нам расскажет — как не синица,
О тех, кто должен взамен нам родится.
Дактили звонкие! Нам бы гордиться —
Этими песнями вечных традиций!
В индифферентном к прекрасному мире,
И даже в комнате два на четыре.
Капли шептали в печальном апреле:
— Мы разбудить вас совсем не хотели.
Добрый наш дождик, путник усталый,
Строчки печатал клавишей малой.
Вот он листает шуршащей страницей —
Вечность, в погоне за Синею птицей.
В вашем насилия грубого мире,
И в окнах комнаты два на четыре.
Город проснувшийся, шумные трассы,
С улицы слышится резкое "здрасьте"!
Хаос безжалостный — путает разум,
Космос ломая своим перифразом.
Где мои планы, где мои цели,
Я ведь зачем-то выжил в апреле?
В полном невежества злобного мире,
В комнате тёмной, два на четыре.
Дождик торопиться, сбивчивы речи,
Грею ладонями зябкие плечи,
Руки скрещённые, мокрые веки,
Птицы встревожились о человеке:
— Ловит рот воздух, мутится разум,
Жизнь для него как большая зараза
В этом духовно изломанном мире,
И иже в комнате два на четыре.
Но не сдаются птицы-синицы,
Мне помогая снова родится.
Снова раскрыть свои узкие веки,
Пусть не поэте, но в человеке.
Шепотом дождик ловит моменты
Пробормотать мне свои аргументы.
Тихо в огромном, внимающем мире,
В комнате эхо, два на четыре.
